Последние императоры

А шарик летит

25 декабря 1991 года, когда смерть СССР запротоколировали и над Кремлем меняли флаг, умер один из ведущих актеров Театра на Таганке — ​Готлиб Ронинсон. Вы его отлично помните — ​это тот несчастный пассажир в аэропорту из традиционной новогодней «Иронии судьбы»: «Не надо фамильярности». Растерянный чудак, сложный и нелепый — ​точно советский проект в исходе, уже без ГУЛАГа и коллективизации. Ронинсон с детства страдал эпилепсией. Умер перед спектаклем «Мастер и Маргарита», играл Воланда. Писали, Ронинсон заблаговременно заказал могильную плиту с годом своей кончины. Квартиру его после смерти тут же разграбили.

Собственно, и хватит о Союзе. Четыре месяца назад в Рио-де-Жанейро мой ровесник Уильям, уволенный «помощник библиотекаря» и теперь, в 49 лет, абитуриент университета, — ​расспрашивал про Горбачева и мои чувства к СССР. Так вот, свой тогдашний ответ прочитал сейчас в словах молодых людей, с которыми мы все только что познакомились: это должно было случиться, и что наша жалость/радость по этому поводу могут значить?

А такой межпоколенческий консенсус как раз что-то да значит.

Катастрофически недужный с рождения СССР помер, конечно, куда раньше Готлиба Михайловича. И надгробие дожидалось. Весь 91-й Союзу лишь пятаки укладывали на веки. Чтобы глаза не открылись.

Это исторические закономерности, а вот что действительно сейчас удивляет, так это то, что и в 91-м рожали. В год разломов, сдвигов, движухи, павловской реформы, шахтерских стачек, войн во дворах хрущевок и по краям империи, стрельбы у телебашен по другим краям, танков в столице и баррикад, точной оценки Горбачева 21 августа — ​«Ну что, доигрались, мудаки?!» В год веселого отчаяния и надежд люди, оказывается, оставались верны себе и непобедимы. Не забывали делать новеньких.

Самое удивительное сейчас лично для меня, что мне самому в 91-м было 24 — ​почти, как этим «последним императорам», и я сам умудрился заделать тогда сына. Он родился в 92-м. Соответственно мне вроде как должно быть что сказать о них, о наших уже выросших детях.

Ну это все равно что о себе. Мы с ними близкие и чужие, как ты и твое отражение утром.

Их мало. В России 91-го свет увидели лишь 1,8 млн младенцев. Мы еще не знали, что спад со временем усугубится до 1,2 млн. Мало не только из-за переломанных позвонков эпохи, трудностей, просто рожать надлежало нам — ​детям детей войны. А нас тоже было мало: демографическая яма. (Поэтому же отменили в 80-х отсрочки студентам от армии.) Можно тянуть эту родовую травматическую связь и дальше. Могли ли новые люди рождаться свободной от нее? Смотрю на своего старшего с кривыми мизинцами одной бабушки и евангельскими глазами другой, выбравшего, как дед (хотя и живем мы вдали от родни), работу в реанимации, смотрю на его друзей-подруг. В них нет и следа идеализма, они не романтики, их не посещает энтузиазм, — ​в общем, здоровые, не инфантильные. Но у них, если коротко, размытые нормы. И они с рождения тихие и приземленные, не сказать — ​ушибленные. Ну а как: многих их родителей 90-е вовсе пришибли.

Со второй половины 90-х пошли совсем другие дети. Способнее, реактивнее. Вижу по своим, у меня трое. Об изменениях в студенчестве говорят в университетах. Но остановлюсь: разговоры о поколениях, блистательных или потерянных, умозрительны. Времени не существует, в России его, говорят, сожрало пространство. А три старухи прядут и режут нити беспрерывно и незаметно. Про эволюцию же рода человеческого — ​тема спорная — ​для ясности замнем. Есть конкретные люди и обстоятельства.

Когда все по колено в одном и том же, в снегу или грязи, это ничего, вот когда по горло да в крови, — ​тогда появляется общность. Ни нам, ни детям по горло не было, поколений из нас, слава богу, не получилось.

И если про нас можно сказать, что хотя бы читали-смотрели-слушали одно, и это факты нашей общей биографии, что к 91-му Цой уже разбился, Майк в этот год умрет, а БГ вот-вот запишет «Русский альбом», — ​то их ничем общим не пометило: бывшие советские разлетелись по разным туманностям… и стали такими индивидуалистами, каких еще в мире поискать.

Последние рожденные в СССР — ​недолюбленные. Нам было некогда, прокормить бы их. Хоть дарвиновские законы тогда и заменили все остальные, мы не умели, как лососи, отложить икру и околеть рядом, став гарантированным кормом для мальков. Сами еще были молоды.

Говорят, в 44-м, перед оккупацией немецкой армией Венгрии, все еврейские младенцы Будапешта плакали. Дети, не зная ничего, всё чувствуют, и наши, пока росли, впитали все родительские травмы и попытки найти опору. Естественно, эти стрессы, наша замена ярма деревянного на ярмо железное, наш проигрыш страны отразились на них. Мы им обеспечили нелегкое будущее.

Они уже миновали пик активности (с 15 до 25 лет). И напрасны ли они, оценивать не нам да и незачем. И хоть это про них, не буду поминать «ликующую гопоту» «Наших» и «Молодой гвардии», мечты — ​большинства! — ​о карьере в «Газпроме», рекламу и таможенное дело как самые популярные у абитуриентов. Про них и 2011-й. Не знаю, был ли тогда шанс. В любом случае, это как в футболе: он упущен, на этом всё. Нам за 20 лет до этого фартануло, а им нет.

Говорить про это просто нет смысла. Режим стает в два дня: ставить сегодня на войну, а не на науку и образование, развивать угольную генерацию и строить новые ЦБК — ​это пыжиться остановить планету, а шарик летит в управляемом заносе 30 км в секунду к созвездию Геркулеса. Исход попытки торможения очевиден. Кто выживет — расскажет про историческую закономерность.

И про разрушенные социальные лифты в таком обществе — ​неинтересно. Что они для выросших детей, куда? Они, конечно, не совсем aliens, не так уж лягухи и инопланетные твари, но — ​другие. И причина тому не в распаде Союза, шире — ​в глобализации, в компьютерах, мобильной связи, интернете, соцсетях, облачных сервисах, мегаархивах, сохраняющих просто все. В том, что блогер теперь зарабатывает больше трех фабрик, а одна лишь студия на мультиках в разы больше, чем вся Россия на продаже оружия. В том, что нетронутый лес дает больше денег, чем взятый в работу, пущенный на комоды и бумагу. В том, что новые технологии отменили воспроизводившийся ГУЛАГ, потом рентную экономику, а сейчас перечеркивают и вовсе устои прежнего мира. И Родине больше не нужны людские массы, да и Родины почти не остается, разве что всю планету держать за нее.

Заметили, почти вся опрошенная молодежь упомянула воду? Как то, без чего не обойтись, как мечту (поехать на Байкал, об этом сразу двое, жить у моря, иметь бассейн), как счастливое воспоминание (рыбалка, поездка на море, внезапный пруд в огороде). У ребят все — ​разное, а в этом сошлись. Это из газет 91-го: в Армении, на Дальнем Востоке, еще где-то стали рождаться волосатые сплошь дети. Дескать, так природа их подготовила к перебоям в энергоснабжении.

Эти заранее заострены на воде. Которая, питьевая, уже дороже бензина, и это навсегда, которая — ​одна только байкальская и пусть по символическому центу за литр — ​дороже всей экономики России в разы. За водой пойдут миллионы беженцев, за нее будут битвы.

Брюзжать, что последние рожденные в СССР — ​не рыба и не мясо (соя?), что у них совсем отсутствуют комплексы неполноценности, хотя как раз им-то они были бы к месту? Да, в них больше биологии и меньше культуры, ну так сама природа откатила — ​надоело ей насилие над естеством. Ведь и просвещение, и попытки социализма были преодолением биологии. Это маятник, и он вечен. Когда еще Анфимьевна диагностировала Клима Самгина и Варвару, сделавшую аборт: «Чужого бога дети».

Они наши. Они наследуют наши травмы. И спасибо им хотя бы за то, что они есть — ​те, из-за кого мы не вправе разочаровываться в мире.

А перемены будут. Рядом с моим домом — ​школа и загс. На линейках и свадьбах они запускают в небеса шарики. Тамада или завуч фонтанируют: «И они улетят в волшебную страну, где исполняются желания!» Шары непременно уносило в сторону промзоны, к трубам. На «Последнем звонке» в этом году шарики улетели вертикально в небо.

Алексей ТАРАСОВ